Иниго смотрит на руки Рудольфуса, будто видит их впервые — с каким-то извращенным вниманием рассматривает каждую деталь, не стесняясь своего пристального взгляда. По спине пробегает неприятный холодок так, что ее передергивает всю — скольких человек убили эти руки? Сколько непростительных заклинаний сорвалось с палочки, что они сжимали? Иниго всегда любила руки Дольфа, и думать о том, что для кого-то они несли погибель — дико и страшно. Но Лестрендж протягивает ей руку, обещая, и Имаго отчаянно хочется верить его словам, хочется оправдать себя за решение, которое незаметно было принято между обвинениями и оправданиями.
Мир не поделен на черное и белое, не расчерчен мелом, чтобы ты сразу мог увидеть границу, когда приблизишься к ней. Стоя сейчас в этой комнате, стоя напротив Пожирателя Смерти, Иниго не боится его — только не его. Закрыв глаза на бесконечные рассуждения о морали, которых было достаточно, она смотрит в глаза Пожирателю и не видит там тьмы. Она видит человека, видит друга, так имеет ли она право рассуждать о том, какие монстры ожидают ее на той стороне, если попроси ее саму выбрать, где ей спокойнее и безопаснее — она осталась бы стоять в этой комнате с ним? Да, она знала Рудольфуса со школы, знала его до того, как он принял метку, но имеет ли это значение, если он прошел этот путь и не растерял человечности? Не лицемерно ли это с ее стороны размашистым движением проводить черту между Рудольфусом и остальными? Называя их монстрами, а в его присутствии расслабленно опуская плечи? Почему она дает ему все кредиты доверия мира, а от остальных шарахается, словно от чумных?
В голову Иниго закрадывается крамольная мысль, что остальные тоже могу быть такими же — обычными, и после принятия предложения ее не ждет обитель страха и смерти, а ожидают просто люди, которые сделали свой выбор. Такие, как Рудольфус, как Рабастан. Родных имен слишком много, чтобы не начать сомневаться, чтобы не заставить себя попытаться сменить тень на свет, и Иниго протягивает руку в каком-то отчаянном порыве, сжимая ладонь Лестренджа. Она болезненно жаждет увидеть что-нибудь, что подтолкнет ее к отказу, что укажет верный путь, что прибавить смелости перед лицом смерти, но за теплом чужой ладони не следует ничего. Время, играя легкой улыбкой на губах, отступает в сторону, предлагая провидице самой принять решение. Оно показало достаточно, и в то же время не показало ничего. Имаго может попросить показать метку еще раз, может попытаться вызвать новый приступ тошнотворных образов, но не делает этого. Рудольфус прав — все зависит от точки зрения, и не переменчивой Иниго, для которой никогда не было ничего святого, говорить о неизменности взглядов и суждений. Не ей судить о вещах по внешнему виду, когда она сама всегда была покрыта непробиваемой броней-обманкой в желании защитить себя. Не ей клеймить.
— Возможно, амнезия — это именно то, что мне нужно, жаль, что она не идет комплектом к почетной должности, — говорит провидица, будто цепляясь за Рудольфуса. Огромное количество вопросов, вызванных этим спокойным тоном и родным голосом, роем пчел носится в голове, сталкиваясь и путаясь. На самом деле послать за ней именно Лестренджа было потрясающе умным ходом, лишь он мог посеять в ее сердце сомнения в однозначности развешенных ярлыков "плохой" и "хороший". Наверное, потому что ее сердце всегда было для него открыто. Для Пожирателя Смерти. Подумать только, так ли далеко Иниго была на стороне условного "добра" все это время? — Мне нужно выпить.
Возможно, кто другой попытался бы вести себя подобающе леди в присутствии представителя знатного чистокровного рода, но Иниго никогда не пыталась казаться лучше, чем она есть. Она никогда не испытывала смущения за свои порывы и привычки, не стыдилась своего отца-маггла и вообще удивительно легко уживалась со всеми своими демонами, главный из которых сейчас стоит перед ней. Имаго нужно не просто выпить, ей нужно уложить в голове столько всего, что, кажется, на это не хватит и недели, но у нее буквально несколько часов, а алкоголь в крови обещает ускорить процесс. Иниго подходит к одному из шкафов, где хранит подарки, среди которых, конечно, встречаются и горячительные напитки — от изысканных вин до редкого крепкого алкоголя из экзотических стран. Провидица достает бутылку с прозрачной жидкостью, на дне которой замер черный скорпион.
— Из Китая, — поясняет Иниго, наливая себе немного в стакан, оставляя второй пустым. — Не планировала открывать, но не каждый же день меня так настойчиво зовут поработать на Темного Лорда.
Выпивает залпом, морщится, чувствуя, как крепкий напиток жаром прокатывается по горлу. Решается будто на что-то. Вольная птица панически боится увидеть мир через прутья клетки.
— Мне страшно, — честно говорит Иниго, наконец. Доливает себе еще, но уже не прикасается к напитку, просто задумчиво покачивает бокалом, глядя на жидкость. — К черту иносказания, Дольф. Мне страшно, что будет, когда я окажусь там. Взаперти. Ты прав. Ты все еще ты, и я не могу не видеть в тебе дорого мне человека. Ни в тебе, ни в Рабастане я не вижу монстров. Но это вы. Это ты. Мне страшно, что я не справлюсь, что мне некуда будет бежать, что я не смогу перестать думать о смертях, причиной которых, возможно, стану. Я боюсь, что это окажется хуже моей собственной смерти. В безопасные места не приглашают в сопровождении конвоя. На приятном месте работы не держат круглые сотки под замком. Там может произойти, что угодно, и мне страшно. Мы, прорицатели, не в восторге от неизвестности, знаешь ли.
Иниго шутит, и это уже хороший знак. Согласие озвучено. Между строк, но оно повисает в воздухе, Имаго даже не успевает испугаться того, что приняла это решение. Чувство безысходности холодными когтями сдавливает шею, и если бы провидица хуже владела собой, то ее бы накрыла паника, но вместо этого она делает еще один глоток из своего стакана и продолжает нервно крутить его в руке. Она всю жизнь видела смерть, не удивительно, что в конце концов, собирается направиться в ее главную обитель.
— Меня пугает то, что могу сделать со мной.